Поляков Юрий - Сто Дней До Приказа
Юрий Поляков
100 дней до приказа
1
...Я испуганно открываю глаза и вижу старшину батареи -- прапорщика
Высовня.
-- Вставай! Трибунал проспишь! -- сурово шутит он.
За окошком не утро, а знобкая темень. Застегиваясь на ходу и ежась,
ребята выбегают на улицу. Сквозь стекло видно, как на брусчатом батарейном
плацу топчутся несколько солдат -- зародыши будущей полноценной шеренги.
В казарме, возле изразцовой печки стоит сердитый, со следами сна на
лице замполит дивизиона майор Осокин. Время от времени он резко дергает
головой, точно отгоняет надоедливую мысль. Это тик, последствие контузии,
полученной в Афгане.
Рядом с замполитом томится командир нашей батареи старший лейтенант
Уваров. Он пытается хмуриться, как бы недовольный неорганизованным подъемом
вверенной ему батареи, но взгляд у него растерянный. В руках наш нервный
комбат мнет и ломает свою гордость -- фуражку-аэродром, пошитую в глубоко
законспирированном столичном спецателье.
-- Давай, Купряшин, давай! -- брезгливо кивает мне комбат Уваров.--
Спишь, как на первом году! Защитничек...
-- А что случилось? -- совсем по-цивильному спрашиваю я, потому что
часть мозга, ведающая уставными словосочетаниями, еще не проснулась.--
Тревогу же на завтра назначили.
Старшина Высовень медленно скашивает глаза в сторону замполита, потом
снова смотрит на меня, и в его взоре столько многообещающей отеческой
теплоты, что я пулей срываюсь вниз, вмиг обрастаю обмундированием, на бегу
опоясываюсь ремнем, вылетаю на улицу и врезаюсь в строй. Шеренга
вздрагивает, принимая блудного сына, и замирает.
"Вот черт,-- молча возмущаюсь я.-- Второй день выспаться не дают!"
-- В дисбате выспитесь! -- обещает, вышагивая вдоль построенной
батареи, старшина Высовень. Нет никаких сомнений, что в школе прапорщиков
его обучали телепатии.
-- А что все-таки случилось? -- спрашиваю я стоящего рядом со мной
ефрейтора Зубова, механика-водителя нашей самоходки и неутомимого борца за
права "стариков".
Зуб медленно поворачивает ко мне розовощекое лицо и не удостаивает
ответом. Он вообще похож на злого поросенка, особенно теперь, когда остригся
наголо, чтобы к "дембелю" волос был гуще. Скажите, пожалуйста, какой гордый!
Дедушка Советской Армии и Военно-Морско-го Флота! Значит, ночной приговор в
каптерке -- акция, как говорится, долговременная. Ладно, переживем.
Старшина Высовень останавливается перед строем, потягивается и с лязгом
зевает. Но для чего нас все-таки подняли среди ночи?
* * *
Вчера за час до подъема меня разбудил чей-то шепот. В утреннем свете
казарма сияла, точно ее только что отремонтировали. Около коек, на
табуретах, аккуратно лежало обмундирование, в черных петлицах единообразно
поблескивали крестики артиллерийских эмблем. Рядом, на полу, стояли сапоги,
обернутые вокруг голенищ серыми портянками. Возле каждого табурета -- две
пары сапог: одна -- стоптанная, побывавшая в ремонте, другая -- новенькая, с
едва наметившимися морщинами. Дело в том, что койки у нас двухъярусные:
внизу спят "старики", а наверху -- молодежь.
Казарма, словно радиоэфир, наполнена разнообразными звуками: сонными
вздохами, сладким посапы-ванием, тонким, почти художественным свистом,
раскатистым храпом, невнятным бормотанием, наконец, отчетливым шепотом,
который и разбудил меня. Я поднял голову. Разговаривали молодые -- Малик из
взвода управления и доходяга Един, заряжающий с грунта, из моего расчета. Их
койки поставлены впритык, поэтому они были уверены, что их никто не слышит,
но я раз
