Полещук Александр - Тайна Гомера
АЛЕКСАНДР ПОЛЕЩУК
ТАЙНА ГОМЕРА
* * *
До сих пор не могу уяснить себе, как это произошло. И никогда мой дух не был в таком смятении…
А все началось в дни последней сессии Московского общества любителей античной литературы. В зале присутствовал незнакомый мне человек.
Он представился после заседания и попросил меня приехать в его школу. "Я боюсь за своих ребят, — сказал он. — Техника, математика, физика поглотили их интересы… Хотелось бы внести в их воспитание «свежую струю». Я дал свое согласие и ничуть не жалел об этом. Старшеклассники — ребята лет по шестнадцати семнадцати — встретили меня настороженно, а один из них в конце первого урока прямо спросил:
— Вас прислали лечить наш технический «флюс»?
— Нет, — ответил я. — Но разве то, о чем я вам рассказывал, не интересно?
— Терпимо, — ответил кто то из сидящих на подоконнике. — Пока терпимо…
Но я хорошо знал, что они все таки дети, и, когда в уютном классе зазвучали гекзаметры древних сказаний, глаза этих самоуверенных подростков засветились восхищением и любопытством. Право, занимаясь со студентами — филологами и историками, я не встречал ни такого внимания, ни такого интереса. По видимому, то, что для гуманитариев было обязанностью, для этих ребят — удивительной сказкой.
Раз в неделю я приезжал к ним, и каждый раз эти ребята удивляли меня свежестью восприятия, великолепной памятью. И только один из них, самый высокий и, вероятно, самый сильный паренек, — сидел он во втором ряду, и его мускулистая рука, перекинутая через спинку стула, мерно раскачивалась, отсчитывая ритм стихов, — только один он не задавал мне никаких вопросов. Иногда я сам обращался к нему, но ответы его были односложны и лаконичны.
— Вы говорите, как спартанец, — сказал я как то ему.
Может быть, это и была моя первая ошибка.
Так прошел месяц, другой. Я знал, что ребята напряженно учатся своему любимому делу, что они заканчивают монтаж какого то сложнейшего прибора, чуть ли не «машины времени», что мои занятия это только «педагогический привесок». Вот почему я был буквально поражен, когда во время моей беседы молчаливый паренек вдруг перестал покачивать рукой и сказал:
— Ударение. Неверно. У вас…
— Позвольте, позвольте, — возразил я, — но ударение в этом слове изменилось только во времена Римской империи… А вы что, вы стали заниматься древнегреческим?
— А он его уже выучил, — заметил кто то из ребят.
— Это верно? — спросил я.
— Да нет… Просто учебник прочел, о котором вы нам говорили. И все…
— Вы его не слушайте! — раздались голоса. — Артем «Илиаду» на память читает.
— Это правда, Артем?
— Ну, правда…
Я задал ему ряд вопросов. Без труда подбирая слова, Артем ответил мне на языке Гомера. У него не все было ладно с произношением, но этот дефект был легко устраним.
Как то, было это дней десять назад, между Артемом и мною вспыхнул спор. Мы как раз прочитали то место из «Эфиопиды», в котором рассказывается, как Ахиллес, смертельно ранив Пентезилею, царицу Амазонок, снял с нее шлем, свою законную добычу, и вдруг, пораженный ее красотой, влюбился в умирающую.
— Есть предположение, что милетец Арктин, автор этой поэмы, был учеником Гомера, — заметил я.
— Не сомневаюсь, — сказал Артем. — Какая сцена!..
— Сила, — сказал кто то из ребят.
— Позвольте, друзья, — обратился я ко всему классу, — неужели нельзя подыскать какое нибудь более благозвучное выражение, чем «сила»?
— Чувство не всегда диктует благозвучные слова… Вам это известно более чем кому нибудь другому, — возразил мне Артем.
— Но такие творе
